Евгений Александров - КУБАНЦЫ (Казачьи были)

- Встал я как-то раненько так. Утро прохладное, сырое. Ну и решил на охоту сходить. Уток вчера много на лиман слетелось. Лиман-то он в ста шагах от хаты моей. Скоренько собрался и к воде, в камыш. Сапоги высокие одел, зашел в воду покалено. Тихонечко камыш в стороны разваливаю, чтоб утку не спугнуть. И вот открылась зеркальная гладь родного лимана. Стою, вглядываюсь, а утки не видать. Ну, потерплю, думаю.

Стою, жду. А через резиновые сапоги чую, трется кто-то об ноги. Не пойму, что такое. Присмотрелся в воду, а там с десяток больших щук. Вокруг меня хороводы водят. Я еще разок окинул взглядом камыш, лиман, небо. Затем опустил немного дуло ружья вводу и выстрелил. Эхо раскатилось по всему куреню Видмидивському. Утки вылетели из укрытий своих. И вся щука всплыла передо мной, оглушенная выстрелом. Я собрал ее в мешок и домой.

Прихожу, смеюсь сам себе. Вот, думаю, на охоту сходил - мешок рыбы подстрелил. А бабка уже котел воды поставила на печь, утку готовить.… Ну, уха добра була*. Ой, добра! И котлеты щучьи, и еще чего там, не помню….

_____________________________________________________________________________

* здесь и далее в некоторых местах автор передает слова или предложения на кубанском наречии - мове.

"""

КАК Я С ВОЙНЫ ВЕРНУЛСЯ

- Ох, и натерпелись мы в персидском походе. Но, с горем пополам вернулись оттуда. Да много меньше вернулось кубанцев, чем уходило. В основном мором да горячкой вымерли. Возвращаемся по хатам, а тут еще больше наши семьи пострадали, чем мы. Предали нас казаков начальники наши. И денег не дали. И семьи не поддержали. И провиант распродали. С голоду станицы вымирать начали, пока мы там были. Наши герои славные батька Чепига и батька Головатый чуть-чуть не дожили до срама этого. И остались мы, как дети малые, как сироты.

Возмутились мы. Устроили забастовку, по-нашему, по-казацки. Но подавили нас. А зачинщиков москали казнили жестоко. Разбрелись мы по хатам. Жизнь налаживать заново надо. Но я все-таки не с пустыми руками приехал. Дуван (трофей, прим.автора) был у меня не большой. Ковер персидский и кой-какие столовые принадлежности, та еще платок для бабки. Я это сразу припрятал, как в Видмидивку зашел. В Екатеринодар отправился сразу, как все утряслось. Выменял коня себе справного, да еды набрал, сахару да муки, меду и самого всего необходимого. Приезжаю на коне. Бабка обрадовалась, ведь это уже хозяйство и состояние и уважение. Да. …И зависть хилых тоже.

Каждый Божий день я на охоту стал выезжать. Менял мясо на сети, рыбу стал ловить. Братья казаки, которые без дувана пришли с похода стали в помощники напрашиваться. А я с радостью их принял. Вскоре выменял на мясо и шкуры корову и овец. Так, в общем, прошел год. Жить стало веселей.

Вот поставил я как-то бражку. Да горилочка ох и хороша получилась. Ох, и гарна була горилочка.… А тут и гости пожаловали с Тимашивського. Да как мы закатили гульку. Стали вспоминать этот персидский поход проклятый. Братьев наших – кубанских казаков. Напились, стали песни петь. Пошли за курень, в хутор. Там постреляли по пенькам, та воронам. От души порезвились. Обратно возвращаемся на рассвете уже. Идем, горланим вовсю. Повозка навстречу нам медленно так катится. И тут вдруг голос из арбы той:

- Эй, вы там,- чего орете на весь мир. Людям покоя нет.

А мой товарищ говорит:

- Смотрите-ка братцы, це ж той прихвостень потемкинский, шо наш провиант продал в походе, а потом и казаков предал.

Глядим, и точно. Мы в мгновение ока скрутили его и охрану из пяти москалей. Завели в лесочек, привязали к деревам. Да как всыпали им плетей каждый сколько смог. Ох, и руки потом болели у нас. Пришли домой та праздник пошел у нас еще веселее.

Ты спрашиваешь, где те москали? Та где? …Там и остались. Мабудь волки сдилы…

"""

КАК МЫ ЗА ДУВАНОМ В ТУРЦИЮ ХОДИЛИ

- Сидим с тоски помираем. Казаку воля нужна та битва. Собрались на круг. Долго совещаться не пришлось. Батька предложил в Черноморию поехать, та за дуваном на той берег сходить. Все согласились, стали лодки готовить. Через неделю на семи лодках по двенадцать казаков на каждой, вышли в море. Мне тогда шестнадцатый годок шел. К берегу подходим, аул показался. Ночь глухая, ни месяца, ни звездочки. Темень.

План у нас не менялся уж сто лет, поди. Пластуны поджигают аул с двух сторон и с тыла. Остальные ждут на берегу. Ни собака не должна залаять, ни скот заорать, иначе вся операция пропадет. Ждем. Ну, вот и огонь показался с обоих концов поселения. Ох, и что тут началось. Люди забегали: «Пожар. Пожар». Шум, гам. Народ все добро стал выносить из хат своих да поближе к морю складывать. Мы сидим тихо-тихо. Через время, когда пожитков образовались большие кучи, мы выходим и начинаем грузить лодки. Как заметили это турки, стали ружья свои искать. Да не тут-то было. У нас и оружие их уже погружено. А кто успел стрелять в нас, так тот и погиб от казачьего свинца.

Пришли в курень, стали дуван делить. Всем поровну досталось. Только одна неувязочка: Петро турчанку ухитрился молодую украсть. А сам-то он женат был. Что делать? Кому турчанку отдать? Ну, решили, пусть пока у батьки атамана поживет, в хозяйстве работает, а там определимся… Вот так.

А через время родила она батьке сына - Николу, а еще через время дочь - Марфу. А через годы, сынко мой взял Марфу в жены себе. Ох, и гарна баба була. Статна, чернява, перва красавица. Ото потому мои внучки та правнучки самые красивые теперь во всий Видмидивки…

"""

-2-

РАССКАЗЫ ЕКАТЕРИНЫ БУДКО

ДОМОВОЙ

Так случилось, что осталась я дома одна с меньшей сестрой. Годов пять-шесть мне было. Власть в станице менялась постоянно: то красные придут, живность и хлеб заберут, то белые – без харчей оставят. Ну, мы-то тогда не понимали, что да как. Мама с раннего утра на току работала. Придет вечером, вытрусит из карманов та из чувяк зерна немного, так ото и питались.

Ну, так вот. Сидим дома. Страшно стало до ужаса. Так страшно, так страшно, что и не передать словами. Я расплакалась. Разрыдалась просто. Хожу по хате, страх меня душит. Дуська малая тоже ревет. Уж и не знаю, сколько времени так прошло, а страх все сильней. Как вдруг выходит из другой комнаты кот огромный. Лохматый, желтый, с блестящими глазищами. Я в крик. Еще страшнее стало. А он подходит и ласково так говорит:

- Катерина, почему ты плачешь? Не плачь. Успокойся, мама скоро придет и все хорошо будет.

Лапой меня по голове погладил и исчез. У меня на душе так спокойно стало. Слезы прекратились. И легко, как никогда…

Когда дома все собрались, я рассказывать стала про кота этого. Все смеялись. Даже отец, вечно грубый, и тот в усы хохотал. Так и не поверили. А позднее мне бабка одна рассказала, что это домовой был. Он меня успокоил…

"""

КАК НАС РАСКУЛАЧИВАЛИ

Отец мой, Семен Будко, казак был зажиточный. Таких называли «середняками». Работников много было. Большое подворье, хозяйство. В общем если не считать, что воспитывал батька всех не столько пряником, сколько кнутом, то жили мы хорошо. Да и мать его, бабка моя, женщина злющая была. Чуть что не по ее, она сыну жалуется, а тот берет плетку да гоняет жену по двору. А бабка глядит из-за угла да злорадствует. Сколько мама слез пролила, только Богу и известно… Но времена меняются.

Всеобщая колонизация, то есть коллективизация началась с грандиозных поборов. Конечно, не обошло стороной это событие и нашу семью. Власти решили нас «раскулачить» как и всех зажиточных и выселить из Медведовской. Прознал про это сосед, с которым у нас огороды сходились, пришел вечером и рассказал все отцу. В тот же вечер отец тайно пришел к соседу и спрятался на горище его дома. Так что никто не знал об этом. Так как если б знал хоть какой-нибудь третий, то непременно выдали бы его.

Наутро к нам пришли: -А где Семен? – Спрашивают. А никто и не знает. Искали кругом, не нашли. И на следующий день приходили. Нет Семена. Так он там неделю и просидел – на чердаке у соседа. Забрали у нас скотину, зерно из амбара, много всяких полезных в сельхоз работах вещей. Землю поделили на несколько частей, нам меньшую часть оставили.

Мама, конечно, припрятала что-то. Не знаю что, но лет через сорок мы нашли толстенную пачку денег бумажных. Сундук ими обклеили…

Когда утряслось все, батька вернулся, и стали мы жить по-новому. Через некоторое время снова семья наша подлежала выселению, но об этом в другой раз расскажу…

"""

КАК Я ЗАМУЖ ВЫШЛА

Выселяли станичников так. Подгоняют арбу без предупреждения, и дают десять минут на сборы и погрузку. Что успели то и взяли. А брать-то и нечего было, все уже забрали красноармейцы. Привозят на железнодорожную станцию, запихивают люд православный в товарные вагоны, заколачивают двери, и поехали в дальнюю дорожку. Много медведовцев тогда выселили… да почти всех. А на смену им приезжали кацапы и заселялись в казачьих хатах.

Мы знали, что и нас скоро ожидает та же участь. Но, толи на счастье, толи на грех влюбился в меня вожак комсомольской ячейки Саша Егоров. Он и так ко мне приставал и эдак. А я не хотела с ним иметь ничего общего. Он и караулил возле дома и в поле приходил. Когда понял, что дело его безуспешное, он пошел на шантаж:

- А ты знаешь, что твои родители в списках выселяемых? – сказал он.

Тут я и опешила, не знала, что и сказать, а он сделал мне предложение:

- Выйдешь за меня, их не сошлют. Так и осталась в Медведовской вся наша семья. Поженились мы. Троих детей народили, Нину, Володю и Ваню. Жили все вместе. А во время войны муж без вести пропал. Попал вроде, под бомбежку немецкую на переправе под Керчью. Много в той воде, говорят, наших солдат полегло…

"""

ШТАБ-ХАТА

Фашисты зашли в Медведовскую без шума, без пыли. Никто им не сопротивлялся, никто не встречал. Наши за день до прихода врага отступили неведомо куда… Хата-то у меня на холмике стояла. Лиман недалеко. Улица Революционная. Жили мы тогда вчетвером, я и трое детей.

Как только немцы оккупировали станицу, к моей хате подъехали несколько мотоциклов. Зашли, осмотрелись, долго о чем-то шпрехали и уехали. Через пару часов приехали те же мотоциклисты и с ними офицеры. Один пытался со мной поговорить, но я почти ничего не поняла, только по смыслу догадалась, что они решили здесь штаб устроить. Так и есть. Провели они провода связи, выставили караулы. И стали мы жить. Приходилось и жрать им готовить и стирать. В основном отношение было не плохое. Один раз, правда, пьяный фриц на Ванечку ножом замахнулся, напугал его, чуть ли не до смерти. Того пьяного потом сами немцы наказали, а Ваня еще несколько лет заикался.

Ну, дальше, как в сказке. Долго ли коротко ли, фашисты ушли так же тихо, как и пришли. А на следующее утро станицу заняла Красная Армия. И что ты думаешь? Они устроили в моей хате штаб. Провели связь, выставили посты…

-3-

РАССКАЗ ЕВДОКИИ ФИСЮК

ГОЛОДОМОР

В начале тридцатых годов Советская власть придумала уникальные способы поощрения колхозов суть станиц, которые выполняли план партии. Эту станицу заносили на так называемую «красную доску», награждали, чем ни будь и так далее. А вот те станицы, которые не выполнили план по сельхозпродукции «вешались» на «черную доску». Такую станицу окружали со всех сторон войсками, вывозили все, что могли, и ничего не ввозили. Людям выбраться из станицы было невозможно. Со дворов забирали буквально все, до последнего зерна, до последней крошки хлеба… И Медведовскую не обошло это преступление, которое ныне называется «голодомор». Проведено это предприятие в 1932-1933г.г. в связи с указом товарища Свердлова: «Об искоренении казачества».

Далее повествование Евдокии Семеновны.

Отняли у нас все. Последние зернышки в амбаре пером смели на совок и забрали. Какие в погребе запасы были, вытащили подчистую. В общем, это было начало. В первые недели мы еще могли найти что-нибудь в огороде или в поле. Дальше, хуже. Глядишь, на деревце какой плод найдем, делим его на семью. Затем научились траву есть. Вскоре в станице исчезли все собаки и кошки. Мы к этому относились с брезгливостью и не общались с людьми, которые их ели. Исчезли и горобцы и другие птицы.

Бывало, глядишь в небо, стая птиц летит через Медведовку, но не садится, видать от того, что и им нечего поклевать здесь. Стали мы пухнуть с голоду. Мама ходить уже не могла, лежала, ноги у нее были такие опухшие и страшные. А отец, бывало, придет, принесет что-то съестное, сам ест, нам немного даст. Мы говорим:

- Батько, дайте маме поесть.

А он говорит:

- Ныхай подыхае там… Станичники умирали каждый день десятками. Стали поговаривать, что некоторые люди вытаскивали свежие трупы из могильника и питались ими. Взрослые перестали выпускать на улицу детей, чтобы их не убили и не съели. Были и такие случаи. Ночью вообще никто не выходил. А днем только вдвоем-втроем, так как по одному опасно.

А однажды мы с сестрой Мотькой пошли на лиман, который недалеко от хаты. Там водились большие мидии. Нам сказали, что их можно есть. Мы насобирали их, принесли домой стали ножом расчищать. Мидия запищала, а Мотька как вскрикнет: - Дуська, они же живые! – И выбросила ее. Так и не поели их…

Зиму, думали, не переживем. Однако Бог миловал. Это страшно. Мы все были опухшие, питались кипятком, отваром вишневых веточек, иногда корешки какие-нибудь отыщем. Так и протянули. Пришла весна… Однако ни сеять, ни пахать было некому. А что сеять-то? Бурьяном поросло все, в рост человеческий…

А в конце лета стали заселять хаты казачьи семьями красноармейцев и прибывших с северных земель. В станице-то к тому времени и не осталось никого. Половину в Сибирь вывезли, как скот в товарных вагонах, а остальные голод не пережили. Вот. Это был тридцать третий год…

"""

-4-

СКАЗ ЕГОРЫЧА КАЗАКА ЗНАМЯ

Был я хорунжий в войске Черноморском, а потом и Кубанском. И повадилась в курень наш змеюка о трех головах. Черная, что в темноте не видать. Выползет с Кубани ночью, то дивчину украдет, то детей малых и снова в воду.

Посты-то у нас вдоль всей реки стояли, но никак не могли выловить эту тварь. Днем она не показывается, ночью невидимо дела свои творит. Бабы наши вроде и не видели ее, а все знают, что она черная и трехголовая. Ну, время шло, люди пропадали, а толку не было.

Но вскоре заметили, что ворует она девок и казачат в то время, когда маленький ковш на небе загорается. Приготовили все мы факелы. Как только ковшик появился, мы разом зажгли огни. Светло, как днем стало. Глядим, ползет змеюка. Кто ближе к ней был - стали шашками рубить. Одну голову отрубим, а вместо нее две вырастает, хвост отрубим – два вырастает. А из пастей своих огонь изрыгает. Но все-таки в ту ночь отстояли мы курень свой. Нырнула гадина в Кубань и уплыла на тот берег. На следующую ночь все повторилось. И так неделю. Всем это уже надоело до смерти.

И вот в одну прекрасную ночь батька созвал весь курень подняться и, наконец, покончить с этим злом раз и навсегда. Стали по берегу всплошную. Впереди казаки на конях в полной экипировке, за ними бабы с вилами да с кирками, а за ними пацаны-казачата с прящами да с камнями.

В нужное время зажгли факелы. Змеюка показалась, блеснув своими глазищами. Я был со знаменем, которое сама мама Катя дарила войску за службу. Ох и что тут началось. Рубят ее – голова и хвосты отрастают, колют – нет току, стреляют – не берет.

Я шашку пока не вынимал, так как неудобно – в одной руке знамя, в другой шашка, в зубах уздечка. А тут вдруг так случилось, что гадина извернулась и брюхом прямо на меня пошла. Я ни мало не думая воткнул знамя наше прямо ей в грудь, да так, что полдревка загнал. Тряхануло змею так, что земля треснула. Изрыгнула она последнее пламя с ужасным воплем и упала замертво. И тишь глубокая. Все замерло. Подступили все к ней. Окружили. Батька и говорит:

- Хорунжий!

- Я, батько.

- Ты как посмел войсковое знамя не по назначению использовать?

Я, не зная, что сказать, говорю ему:

- Это не я, батько, это Бог моею рукою.

Атаман улыбнулся в усы и молвит:

- Вытаскивай. Я с силой выдернул знамя, а на наконечнике серебряном змеиное сердце…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ